Разоблачение «культа личности» и.в. сталина. Возникновение культа личности И.Сталина

Разоблачение «культа личности» И.В. Сталина - кампания по пересмотру тенденции к возвеличиванию фигуры И. В. Сталина средствами массовой официальной пропаганды, а также в произведениях культуры и искусства. Толчок этой кампании дал доклад «О культе личности и его последствиях», сделанный Н. С. Хрущёвым на XX съезде КПСС в 1956 году.

В преддверии XX съезда

Начиная с декабря 1929 года, когда в СССР с помпой был отпразднован 50-летний юбилей И. В. Сталина, возвеличивание советского лидера было неотъемлемой частью советской культуры. Образ Сталина был центральным в литературе, живописи, скульптуре, кинематографе. Его фигура воспевалась в фольклоре многочисленных народов СССР. Именем Вождя назывались города, улицы, различные учреждения и предприятия. После Великой Отечественной войны личность Сталина начали возвеличивать в странах, где установились просоветские коммунистические режимы.

Первые шаги к ликвидации последствий репрессивной политики были сделаны уже в скором времени после смерти Сталина, в 1953 году. 10 марта 1953 года Г. М. Маленков, на тот момент - фактический руководитель СССР, - сказал, что «политику культа личности» следует прекратить. Уже в апреле 1953 года упоминания Сталина и ссылки на его сочинения исчезли из центральной печати. Согласно решению Президиума ЦК КПСС, разосланному на места накануне 1 мая 1953 года, на первомайской демонстрации предписывалось не использовать портреты члены ЦК КПСС, в том числе и Сталина.

5 ноября 1955 года члены Президиума ЦК КПСС обсуждали вопрос «о 21 декабря», то есть, о предстоящем дне рождения Сталина. Н. С. Хрущёв предложил отметить эту дату только в печати, а торжественного собрания не проводить. Его поддержали М. Г. Первухин и Д. Т. Шепилов, тогда как Л. М. Каганович и К. Е. Ворошилов возразили. Н. А. Булганин и А. И. Микоян согласились, что собрание проводить не нужно. Г. М. Маленков и В. М. Молотов при обсуждении не присутствовали. В итоге было решено опубликовать посвящённые Сталину статьи в печати и осветить его биографию в радиопередачах, а также приурочить к 21 декабря присуждение Сталинских премий.

30 декабря 1955 года Хрущёв докладывал Президиуму ЦК по вопросам о реабилитации жертв репрессий. Он предложил разобраться, как стало возможным, что большинство членов и кандидатов ЦК ВКП(б), избранных XVII съездом партии, оказались репрессированы. 31 декабря была сформирована работала комиссия во главе с секретарём ЦК КПСС П. Н. Поспеловым, которой и предстояло это выяснить. В состав комиссии, помимо Поспелова, вошли П. Т. Комаров, А. Б. Аристов, Н. М. Шверник. 9 февраля члены комиссии изложили свои выводы на заседании Президиума. Из них следовало, что в 1937-1938 годах жертвами репрессий стали свыше 1,5 миллионов советских и партийных руководителей, из них 600 тысяч были расстреляны. По свидетельству Микояна, Поспелов, зачитывавший доклад, один раз «даже разрыдался» - настолько ужасающими были приведённые в тексте факты. Заключение комиссии вызвало бурную дискуссию. Возникали разные предложения. Так, Молотов согласился, что на XX съезде КПСС надо выступить с критикой Сталина, но сказал, что надо отметить и положительные стороны его правления. Со схожей позицией выступили Ворошилов и Каганович. В конечном счёте доклад о культе личности Сталина было поручено сделать на закрытом заседании съезда. Выступить с ним должен был Хрущёв.

Доклад на XX съезде КПСС

14 февраля 1956 года в Кремле в присутствии представителей 55 зарубежных коммунистических и рабочих партий (кроме опальной югославской) открылся XX съезд КПСС. На нём собрались 1436 делегатов. Съезд был созван за восемь месяцев до условленного срока в связи с необходимостью подвести итоги изменений, которые произошли в стране после смерти Сталина, а также прояснить статус самого Сталина. Присутствовавшие на том съезде отмечали, что в зале на своём привычном месте стояла только статуя Ленина - ни портрета, ни фотографии Сталина рядом не было. Тем не менее, обратившись к съезду, Хрущёв призвал собравшихся почтить память Сталина и одновременно ещё двух «виднейших деятелей коммунистического движения», умерших в перерыве между XIX и XX съездами, - лидеров чехословацкой и японской компартий К. Готвальда и К. Токуда. Заседания съезда проходили десять дней, 25 февраля он завершил свою работу. В тот день, на закрытом заседании съезда, в отсутствие иностранных делегатов, первый секретарь Президиума ЦК КПСС Н. С. Хрущёв и выступил с «секретным докладом». Очевидцы вспоминали, что в зале царила полная тишина. По окончании речи Хрущёва Н. А. Булганин предложил обойтись без прений и вопросов по докладу, после чего делегаты съезда приняли постановления об одобрении положений доклада и о его рассылке партийным организациям без опубликования в печати.

В докладе «культ личности Сталина» осуждался с опорой на взгляды классиков марксизма, выступавших против «культа индивидуума». Цитировалось политическое завещание Ленина - знаменитое «Письмо к съезду», чьё существование партия до сих пор не признавала, - и высказывания Н. К. Крупской о личности Сталина. Критиковалось игнорирование Сталиным правил коллективного руководства, массовые репрессии и депортации, преувеличение роли Сталина в победе СССР в Великой Отечественной войне и другие проявления возвеличивания Вождя (названия городов, изменение текста гимна, замена Ленинской премии на Сталинскую и так далее). Если верить дошедшему до нас тексту выступления Хрущёва, тот обвинял Сталина в «мании величия», а восхваления в адрес Вождя называл «тошнотворно-льстивыми». Сын Хрущёва Сергей вспоминал, что после выступления, вернувшись домой, отец выглядел очень усталым, но в то же время очень довольным: он «просто сиял».

Реакция на доклад Хрущёва

После съезда доклад «О культе личности и его последствиях» услышали 7 миллионов коммунистов и 18 миллионов комсомольцев. В Тбилиси его содержание вызвало массовые протесты. 5-7 марта в городе прошли студенческие шествия с возложением венков к памятнику Сталину, а 8 марта толпа осадила здание ЦК компартии Грузии и потребовала вывесить в Тбилиси портреты Сталина. На следующий день в центре грузинской столицы состоялся 80-тысячный митинг, где звучали призывы реабилитировать Берию и сместить Хрущёва и даже высказывания в пользу выхода Грузии из состава СССР. В результате митинг был разогнан, несколько десятков человек были арестованы КГБ, многих приговорили к тюремным срокам.

Областные и республиканские партийные активы задавались вопросом, что делать с наглядной агитацией, посвящённой Сталину. Многие партийные руководители на местах приходили в недоумение, не зная, как донести до населения новый официальный взгляд на правление Сталина. Слухи о содержании доклада доходили и до простых граждан: о выступлении Хрущёва на XX съезде узнавали от знакомых партийных работников, благодаря зарубежным радиостанциям. Фактически о секретности доклада речи не шло, просто его текст не публиковали официально. Реакция была неоднозначной: те, у кого родные и близкие были репрессированы, ликовали и радовались. Многие испытали чувство разочарования в Сталине. Часть населения, напротив, отказывалась верить в обвинения в адрес покойного Вождя. Те, кто соглашался с докладом Хрущёва, проникались к нему личной симпатией и противопоставляли жестокому Сталину. Кто-то, напротив, задавался вопросом, где был сам Хрущёв и другие члены Президиума, когда Сталин совершал все названные преступления. Уже в апреле 1956 года из КГБ стали поступать сообщения о случаях самовольного сноса памятников и бюстов Сталина. На некоторых собраниях звучали призывы изъять тело Сталина из Мавзолея.

30 июня 1956 года Президиум ЦК КПСС издал постановление «О преодолении культа личности и его последствий», где были обозначены рамки допустимой критики культа личности Сталина. Постановление представляло собой сокращённый вариант доклада Хрущёва. Его направили руководителям коммунистических партий за рубежом. В СССР полная версия доклада была официально опубликована лишь в 1989 году. Впрочем, большинство лидеров иностранных коммунистических и рабочих партий услышали доклад ещё в ночь с 25 на 26 февраля из уст советских дипломатов. Многие из них были шокированы услышанным. Лидеры албанской и китайской компартий Э. Ходжа и Чжоу Эньлай ещё в день, когда доклад был зачитан, в знак протеста досрочно покинули XX съезд, не дождавшись церемонии закрытия. На отношения СССР с Албанией десталинизация повлияла решительным образом: диалог между странами быстро сошёл на «нет», и Албания на десятилетия вышла из орбиты советского влияния.

Меры по «десталинизации»

В январе 1957 года было объявлено о реабилитации фигурантов дела маршала Тухачевского и других видных военачальников. Дела Зиновьева, Каменева и Бухарина, впрочем, пересмотрены не были - комиссия во главе с Молотовым решила, что те «вели антисоветскую деятельность».

Пик борьбы с «культом личности» пришёлся на 1961 год. Тогда на XXII съезде КПСС были приняты решения по поводу изъятия тела Сталина из Мавзолея (его было решено захоронить на Красной площади) и по поводу переименования Сталинграда в Волгоград. Переименованию подлежали и другие города, названные в честь бывшего лидера СССР: Сталинабад стал Душанбе, Сталино - Донецком, Сталинири - Цхинвалом, Сталинск - Новокузнецком. Имя Сталина исчезло из названий городов в странах Восточной Европы: Сталинварош (Венгрия) был переименован обратно в Дунауйварош, Орашул-Сталин (Румыния) - в Брашов и так далее. Многие памятники Сталину, в том числе и за рубежом, например, в Праге, были демонтированы. Кинофильмы подверглись цензуре: сцены со Сталиным вырезали или укорачивали.

Последствия и оценки

С приходом к власти Л. И. Брежнева в октябре 1964 года тема разоблачения «культа личности» Сталина стала замалчиваться, поскольку, по мнению властей, могла подорвать устои социалистического строя. Эти настроения сохранялись в среде интеллигенции, особенно среди диссидентов. В феврале 1966 года 25 видных деятелей науки, литературы и искусства СССР обратились к генсеку ЦК КПСС Брежневу с письмом, в котором говорилось о недопустимости «частичной или косвенной реабилитации Сталина» и о необходимости предать гласности «поистине страшные факты» его преступлений. Руководство страны дистанцировалось от темы «культа личности» Сталина вплоть до начала «перестройки».

Американский биограф Хрущёва У. Таубман отмечает, что тот многое умолчал на XX съезде, а многое изложил в специфических формулировках. Так, Хрущёв заявил о своей симпатии не ко всем жертвам Сталина, а лишь к незаслуженно репрессированным коммунистам. Ленина, в период правления которого в стране тоже имели место террор и репрессии, Хрущёв противопоставлял Сталину и даже обвинял последнего в предательстве Ленина. Несмотря на это, Таубман называет речь Хрущёва на съезде «самым опрометчивым и самым мужественным поступком в его жизни». То же самое в сороковую годовщину доклада говорил М. С. Горбачёв, на тот момент уже бывший президент СССР. Он выразил восхищение «политическим мужеством» и решимостью Хрущёва.

В современной России, в виду крайней полярности в оценках личности и деятельности самого И. В. Сталина, кампания по развенчанию «культа личности» Сталина и конкретно доклад Хрущёва на XX съезде оцениваются неоднозначно. Большинство специалистов соглашаются с тем, что обвинения Хрущёва в адрес Сталина были в целом справедливыми, однако критикуют его за перекладывание на одного Сталина всей вины в репрессиях, депортациях и прочих негативных сторонах периода его правления. Также существует мнение, что одной из основных целей «секретного доклада» было устрашение оппонентов в партийном руководстве, прежде близких к Сталину, таких как Ворошилов, Каганович, Молотов, Маленков.

Исторические источники

Доклад Н. С. Хрущёва о культе личности Сталина на XX съезде КПСС: Документы. М., 2002.

КРИТИКА «КУЛЬТА ЛИЧНОСТИ» И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

В начале февраля 1956 года Мао назначил Дэна заместителем руководителя делегации, которая должна была представлять Компартию Китая на XX съезде КПСС. Главой делегации он сделал Чжу Дэ, а членами - Тань Чжэньлиня (с декабря 1954 года - заместитель Дэна в Секретариате ЦК), Ван Цзясяна (заведующий отделом международных связей Центрального комитета) и Лю Сяо (посол КНР в СССР).

Это был первый после смерти Сталина форум главной братской компартии, созываемый сталинским преемником Никитой Сергеевичем Хрущевым, человеком, вызывавшим у Мао, Дэна да и у других китайских руководителей двойственные чувства. Во время своего визита в Китай по случаю пятилетия образования КНР осенью 1954 года Хрущев их всех немало повеселил и порадовал, но в то же время озадачил.

Дипломатом Никита Сергеевич не был, и там, где следовало проявлять разум, руководствовался эмоциями. Все дни пребывания в Китае он находился в приподнятом настроении. Не соблюдая протокола, лез обниматься и целоваться с Мао, балагурил, много обещал и по-купечески много давал. Во время встреч на высшем уровне, в которых принимал участие и Дэн Сяопин, была подписана серия соглашений, по которым советская сторона предоставляла Китаю долговременный заём на сумму в 520 миллионов инвалютных рублей и оказывала содействие в возведении большого числа индустриальных объектов. Хрущев согласился даже помочь Китаю в разработке атомного оружия и подготовке специалистов-атомщиков 118 . Но Мао, Лю, Чжоу и Дэн, как и все другие китайские ученики Сталина, похоже, восприняли поведение Хрущева как признак слабости 119 .

И вот теперь Дэн Сяопину предстояло вновь встретиться с необычным советским лидером. Конечно, Дэн волновался. Он вновь увидит Красную Мекку, город его юности, первой любви, напряженной учебы и революционных надежд. Ровно 30 лет назад он впервые приехал сюда - молодым, 22-летним, юношей. Как же быстро прошли эти годы! Где теперь Университет трудящихся Китая? Исполком Коминтерна? Страстной монастырь, в котором находился Комуниверситет трудящихся Востока? Все они - в другой, давней, жизни.

В этот раз он прилетел в Москву на самолете. Перелет с дозаправкой занял почти три дня. Вылетев из Пекина 9 февраля, Дэн и сопровождавшие его Тань Чжэньлинь и Ван Цзясян приземлились в столице СССР 11-го. Перед отлетом он дважды обсуждал с Мао, Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем и Чэнь Юнем тактику поведения делегации на съезде. Было решено, что китайские коммунисты не будут выказывать излишнего пиетета «старшему брату», так как Хрущев и иже с ним, в отличие от покойного Сталина, не годились на роль «вождей и учителей».

Эту линию поведения Дэн, едва прилетев в Москву, разъяснил престарелому Чжу Дэ (тому шел 70-й год), прибывшему в СССР на несколько дней раньше - после турне по странам Восточной Европы, и послу Лю Сяо. Попросив у Чжу проект его приветственной речи на XX съезде, Дэн сделал два замечания в духе нового курса партии. «Во-первых, - сказал он, - нельзя говорить только о поддержке и помощи советской стороны Китаю, поддержка и помощь были обоюдны. Во-вторых, говоря о советской помощи, надо знать меру, нельзя преувеличивать» 120 . Привыкший подчиняться партийному руководству, «старина Чжу» тут же внес исправления.

В оставшиеся до съезда несколько дней (форум должен был начаться 14-го) Дэн, Чжу, Тань, Ван Цзясян и Лю Сяо наслаждались прогулками по Москве. Троим из них - Дэну, Чжу и Вану - было что вспомнить. Чжу ведь тоже, как и Дэн, и Ван, учился здесь, причем примерно в то же время, что и Дэн, с лета 1925-го по лето 1926-го, только не в Университете им. Сунь Ятсена, а в Комуниверситете трудящихся Востока, - под псевдонимом Данилов. А Ван Цзясян не только в 1925–1930 годах посещал занятия в первом из них (под псевдонимами Коммунар и Коммусон), но в 1937–1938 годах под именем Чжан Ли работал в Исполкоме Коминтерна, а в октябре 1949-го - январе 1951-го исполнял обязанности первого посла Китайской Народной Республики в Советском Союзе. Лишь Тань Чжэньлинь впервые оказался в столице СССР, а потому его товарищи с удовольствием показывали ему «их город». Хотя Дэн и Чжу и сами увидели много нового: ВДНХ, метро, выставку достижений в области мирного атома, а также Московский университет на Ленинских горах. Настроение у всех было приподнятое.

Пятнадцатого февраля Чжу Дэ от имени китайской компартии приветствовал съезд, после чего зачитал письмо Мао Цзэдуна, в котором говорилось о непобедимости «Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным вместе с его ближайшими соратниками» 121 . Зал, стоя, бурными овациями приветствовал посланцев Компартии Китая. Всё, казалось, шло хорошо.

Но неожиданно, 19 февраля, во время приема в Кремле Хрущев сообщил Чжу Дэ, что хотел бы встретиться с китайской делегацией «тет-а-тет» после съезда. «Для того, чтобы поговорить о Сталине», - загадочно сказал он 122 . Чжу, конечно, ответил согласием, хотя и не понял, что имел в виду глава КПСС. Осознавать, что происходит, и он, и Дэн, и другие китайские делегаты стали только на следующий день, когда прослушали выступление Анастаса Ивановича Микояна, одного из вождей КПСС, заместителя председателя Совета министров СССР. К их глубокому удивлению, тот раскритиковал Сталина - за нарушение принципов коллективного руководства! Тут они вспомнили, что и другие выступавшие «в своих речах все время говорили только о ленинизме и цитировали исключительно Ленина, ни разу не сославшись на Сталина». Об этом китайские делегаты тут же сообщили в Пекин, предложив занять следующую позицию: «Не выражать мнение по поводу заслуг и ошибок Сталина, но подчеркивать важность коллективного руководства и борьбы с культом личности» 123 . Мао не возражал.

Чжу Дэ неожиданно вспомнил, что еще 6 февраля, за пять дней до приезда Дэна и других китайских товарищей, Хрущев, принимая его в Кремле и говоря о коллективизации сельского хозяйства, которая в Китае как раз подходила к концу, заметил, что у них, в СССР, после завершения кооперирования производство продуктов питания долгое время оставалось ниже уровня 1913 года. «Вина за это лежит на руководстве, которое не понимало крестьян, - объяснил он. - После того как Сталин поездил по сибирским деревням в 1928 году, он больше на село не выезжал. Он знал о деревне только из кинофильмов. Не лучше разбирались [в аграрных проблемах] и другие члены Политбюро» 124 . Наивный Чжу не придал тогда этим словам значения, но в свете происходившего на съезде они вдруг приобрели особый смысл. Члены делегации незамедлительно проинформировали Мао и об этом.

Но главное событие ждало китайцев после съезда. 27 февраля, во второй половине дня, к Чжу Дэ прибыл нарочный из Кремля и заявил, что по поручению ЦК КПСС должен проинформировать его о произнесенном в ночь с 25 на 26 февраля закрытом докладе Хрущева «О культе личности и его последствиях». В этом докладе Сталин обвинялся в бесчисленных преступлениях, в том числе в уничтожении многих честных советских граждан 125 . Дэн Сяопин рассказывал: «Во время съезда мы не слышали секретного доклада против Сталина. На второй же день после закрытия съезда, вечером, отдел ЦК [КПСС] по связям [с иностранными коммунистическими партиями] прислал к нам человека, который привез доклад… Члены делегации посоветовались и решили, что командующий Чжу Дэ стар и выслушать сообщение надо мне. Фактически это было никакое не сообщение, а [весь] секретный доклад, который изложил переводчик [Ши Чжэ]. Наш переводчик частично читал [доклад], частично [его] пересказывал. После того как он закончил, нарочный тут же забрал доклад и уехал. [Ши Чжэ] прочитал его только один раз» 126 . Интересно, что нарочный прибыл буквально на следующий день после того, как Дэн Сяопин и Тань Чжэньлинь от имени Компартии Китая возложили венки к Мавзолею Ленина и Сталина. Любопытное совпадение, не правда ли?

Дэн сообщил «потрясающую новость» Чжу Дэ и другим членам делегации, сказав, что «доклад сумбурен и нелогичен», но чувствовалось, что Хрущев потряс его. Чжу Дэ ответил: «Все, что они говорят, - это их дело. Мы здесь гости». Но Дэн не согласился: «Сталин - международная фигура. Относиться к нему таким образом - безобразие! Нельзя так третировать революционного вождя Сталина». Тань Чжэньлинь попытался примирить Чжу и Дэна: «Мы не должны безвольно соглашаться с их точкой зрения, надо иметь собственную позицию. Однако это их внутренняя политика, и мы никак не можем на них повлиять». Ван Цзясян и Лю Сяо отмолчались. После этого Дэн заявил: «Это дело имеет огромное значение. Надо доложить ЦК, а свою позицию выражать не будем». Все вместе тут же составили телефонограмму и передали в Пекин 127 .

Мао Цзэдуна новость из Москвы конечно же ошеломила, несмотря на то что уже в апреле 1954 года от своего посла в СССР (тогда это был Ло Фу, тот самый, который в 1930-е годы сначала боролся против Мао, а потом вместе с ним низверг Бо Гу и Отто Бруна) он получил донесение об определенном изменении отношения к Сталину в Советском Союзе 128 . Однако изменение изменением, но осуждение! Такое казалось невероятным!

Мао Сталина не то чтобы сильно любил (тот не раз унижал его во время их встреч в Москве), но все же исключительно уважал, считая великим Учителем и гениальным марксистом. Так что на душе у него было тяжело. Однако, немного поразмыслив, он подавил в себе первое гнетущее чувство. Как бы то ни было, но осуждение кремлевского экс-диктатора идейно раскрепощало его 129 . Мао мог теперь идти на любую ревизию марксистской теории, не оглядываясь на советский опыт.

Вместе с тем его да и остальных китайских руководителей не могло не возмутить то, насколько нелепо вели себя советские вожди, информируя их о докладе: представителям Компартии Китая даже не разрешили увезти в Пекин текст! Кстати, аналогичным образом Хрущев поступил и с остальными крупными компартиями (таковых помимо КПК насчитывалось двенадцать: компартии социалистических стран плюс французская и итальянская). Руководителям их делегаций тоже только показали доклад, быстро ознакомив с содержанием, после чего отобрали. Делегациям же других «братских» партий вообще ничего не сообщили. Такое небрежение действительно могло вывести из себя кого угодно 130 .

В тот же вечер, 27 февраля, китайскую делегацию пригласили в ЦК КПСС на небольшое совещание представителей нескольких избранных компартий, на котором с разъяснением доклада выступил Хрущев. А на следующий день Никита Сергеевич лично посетил китайцев на подмосковной правительственной даче, где те жили. И вновь растолковывал, почему Сталин нехорош, прося при этом поддержать его доклад 131 .

Вернувшись в Пекин 3 марта, Дэн тут же (через три часа) доложил Мао, Лю Шаоци и Чжоу Эньлаю о том, что произошло. (В заседании, созванном наспех в Чжуннаньхае, приняли участие и некоторые другие руководители КНР, в том числе знакомый нам Не Жунчжэнь, а также первый секретарь Пекинского горкома и мэр Пекина Пэн Чжэнь и член Политбюро Кан Шэн.) Текст доклада Хрущева Дэн вынужден был пересказать по памяти.

После этого в течение марта Мао провел четыре совещания с членами и нечленами Политбюро и Секретариата ЦК, на которых вновь и вновь обсуждал разоблачение Сталина. Чувствовалось, что вопрос задел его за живое. А как же иначе? Дело-то касалось не только покойного «отца народов», но и самого сталинского социализма, построение которого в Китайской Народной Республике близилось к завершению. Безрассудная речь Хрущева разрушала основы модели, нанося тяжелейший удар по авторитету всех компартий социалистических стран, в том числе китайской, так как ни одна из этих организаций не могла существовать без культа личности. Все они являлись партиями вождистского типа, строились на ленинских принципах жесточайшего централизма и представляли собой структурообразующие элементы тоталитарных систем. Непосредственным образом хрущевский доклад подрывал и культ «великого кормчего», раздувавшийся в Китае не меньше, чем культ Сталина в СССР.

Последнее обстоятельство особенно волновало Мао. В голову приходили разные мысли, одна тревожнее другой: «Как воспримут осуждение культа личности Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, другие соратники? Не используют ли доклад Хрущева для дискредитации его, Председателя? Не окажется ли среди них такой же коварный человек, как Хрущев, изменивший своему вождю и учителю?»

Внешне все члены ареопага были горой за Мао Цзэдуна, но кто знал, что творилось в их душах? Хрущев-то тоже смотрел Сталину в рот, когда тот был жив. Узнав, что Чжу Дэ в Москве не разобрался в сути хрущевского доклада, Мао пришел в ярость. «Чжу Дэ ничего не понимает. И на Хрущева, и на Чжу Дэ нельзя положиться», - заявил он 132 .

Вечером 12 марта Мао собрал расширенное заседание Политбюро, на котором Дэн еще раз рассказал о XX съезде - теперь уже всем членам руководства наряду с некоторыми другими ответственными работниками 133 . К тому времени руководители китайской компартии уже смогли ознакомиться с текстом доклада, который специально для них был переведен и распечатан сотрудниками информационного агентства Синьхуа (Новый Китай), использовавшими английский перевод, опубликованный 10 марта в газете «Нью-Йорк таймс». Этот последний был, в свою очередь, выполнен с русского текста, полученного сотрудниками Сиэн-эн по своим каналам в Варшаве. Вот уж заварил кашу Хрущев! Весь мир заставил охотиться за своим докладом!

На расширенном заседании Политбюро Мао спокойным голосом объявил: «С одной стороны, сделав секретный доклад, осуждающий Сталина, Хрущев снял крышку [чтобы выпустить пар]. Это хорошо. Но с другой стороны, он наделал дел, да так, что весь мир содрогнулся… Неправильно, что по такому большому вопросу, относительно такой важной международной личности не посоветовались со всеми партиями. Ведь факты говорят о том, что в компартиях всего мира возник хаос… Я раньше думал, что Хрущев неординарный человек, довольно живой… Но сейчас увидел, что он немного страдает эмпиризмом. Придя к власти, он нуждался в нашей поддержке, [именно] поэтому улучшил советско-китайские отношения».

В конце заседания, однако, Мао попросил всех еще раз подумать, как все-таки отнестись к такому большому вопросу, как осуждение культа личности 134 . И следующую встречу, 19 марта, начал словами: «У меня в целом впечатление довольно сумбурное, а как вы думаете, не знаю». После чего стал внимательно слушать выступавших, прихлебывая жидкую рисовую кашу из фарфоровой чашки, так как не успел позавтракать. «Я прочитал секретный доклад Хрущева с „головы до хвоста“, но не потерял аппетит», - пошутил он 135 .

Взяв слово, Дэн заявил: «В докладе речь главным образом идет о характере Сталина, но нельзя говорить, что в такой большой стране, в такой большой партии в течение такого большого периода из-за характера одного человека был допущен ряд ошибок» 136 . Как видно, Дэн искусно выводил из-под удара не только Сталина, но и самого Мао Цзэдуна. Ведь по его словам получалось, что вождь вообще не может нести персональной ответственности за ошибки и преступления, им совершенные; в ответе всегда вся партия, всё руководство. Конечно же Мао не мог не отметить старания своего выдвиженца. Подход Дэна должен был ему импонировать.

Неплохо для Мао Цзэдуна выступили и Ван Цзясян, и Ло Фу, и особенно Чжоу Эньлай. Они вновь подвергли КПСС резкой критике за ее великодержавие. В отличие от Дэна, правда, они высказали немало претензий и лично к Сталину, главным образом за то, что тот допускал ошибки в руководстве китайской революцией из Москвы. Ван, например, сказал, что и «линия Ли Лисаня, и курс Ван Мина» (псевдоним Чэнь Шаоюя, который он использовал с конца 1931 года) - всё было от Сталина, а Чжоу заявил, что раньше, «говоря о многочисленных ошибках партии, мы не упоминали СССР и обвиняли только себя. Однако на самом деле многие ошибки - отнюдь не наши, а советских коммунистов или руководимого ВКП(б) Коминтерна, [поскольку] прежде китайская партия была зависимой. Сейчас, говоря об ошибках Сталина, надо сказать, что за поражения китайской революции определенную ответственность несет КПСС» 137 .

Казалось, всё складывалось хорошо. Но тут выступил Лю Шаоци, который, похоже, заставил Мао насторожиться. Он объявил, что, с его точки зрения, Сталин помимо прочего допустил просчеты во время коллективизации, форсировав темпы кооперирования 139 . Вряд ли Лю сделал это без заднего умысла: все знали, как резко Мао только недавно критиковал его за «консерватизм» и «умеренность» в вопросах социалистических преобразований. Так не пытался ли сейчас Лю Шаоци бросить тень на Председателя?

К тому времени всего за два с половиной года (с 1954-го по первую половину 1956-го) в производственные кооперативы, уступая нажиму со стороны Компартии Китая, вступили около 92 процентов крестьянских хозяйств. Масштабы деревенского сопротивления, правда, не шли в сравнение с тем, что имело место при большевистской коллективизации в Советском Союзе; зажиточные крестьяне (фунун), потеряв собственность, просто растворились в колхозах, не будучи ликвидированы физически 140 . Тем не менее экономические результаты ускоренной коллективизации могли оказаться не менее болезненны для Китая, чем для СССР.

Да, «великого кормчего» обидеть было легко, но Лю Шаоци в тот момент, очевидно, не думал об этом. Возможно, он проявил принципиальность, так как в глубине души по существу оставался противником неоправданно быстрых темпов социалистического строительства, а может быть, просто не придал значения настроениям Председателя. Как бы то ни было, но его выступление явно усилило подозрительность Мао к нему, а также к его возможным единомышленникам.

Из всего окружения вождя Дэн, похоже, единственный тогда сообразил, что Лю «перегнул палку», и в конце заседания начал распространяться о том, что в Китае и в китайской компартии никогда не было культа личности, потому что сам Мао якобы всегда боролся против этого явления 141 . Звучало это фальшиво, но ложь Дэна была во спасение Лю, к которому Дэн со времени их общей борьбы против Гао и Жао испытывал все большее уважение.

Председатель, однако, оставил слова Дэна без внимания, поручив своему секретарю Чэнь Бода вместе с работниками агентства Синьхуа и отдела пропаганды ЦК подготовить передовую статью, посвященную вопросу о культе личности в СССР. К 5 апреля она была закончена и в тот же день опубликована в «Жэньминь жибао». Отредактировал ее сам Мао, которому помогли некоторые другие члены руководства, в том числе Дэн 142 . Передовица предназначалась широкой общественности, а следовательно, не содержала чрезмерной критики бывшего коммунистического идола даже в вопросах китайской революции. Лидеры Компартии Китая и прежде всего сам Мао не хотели, чтобы кто-либо под антисталинским знаменем выступил против их собственной диктатуры. Позже, 28 апреля, на расширенном заседании Политбюро Мао Цзэдун признает: «О плохом, что сделал[и] Сталин и III Интернационал… мы не собираемся рассказывать… массам в газетах (если в такой статье написать хотя бы одну фразу, то и она „возбудит нездоровый интерес“)» 143 . Как Мао и хотел, сталинские заслуги и ошибки суммировались в статье в соотношении 70 к 30, но Советский Союз тем не менее восхвалялся за «самоотверженную критику… ошибок прошлого».

После этого, 25 апреля, Мао выступил на новом расширенном заседании Политбюро с речью «О десяти важнейших взаимоотношениях», ознаменовавшей важнейший поворот во всем его мировоззрении и отразившей новую атмосферу раскрепощения сознания, начавшую складываться в китайской компартии. Впервые Председатель открыто призвал идти к светлому будущему более коротким путем - по принципу «больше, быстрее, лучше и экономнее», нежели в СССР, - хотя и не представил детальную программу строительства социализма китайского типа 144 .

Идеи Председателя, однако, показались многим китайским лидерам, в том числе Лю Шаоци, Чжоу Эньлаю и Чэнь Юню, авантюрными. В то время они были заняты подготовкой второго пятилетнего плана, и левацкие идеи Мао не были ими восприняты. Не осознал революционного значения речи Мао и Дэн.

Мао обиделся. «Оказалось, что у меня происходит головокружение от успехов, что я допускаю „слепое забегание вперед“», - саркастически сказал он. И в конце лета объявил «сотоварищам», что собирается оставить пост Председателя Китайской Народной Республики по «состоянию здоровья», сохранив за собой только должность Председателя ЦК компартии 145 .

Между тем приближалось главное событие 1956 года: VIII Всекитайский съезд Коммунистической партии. На этом форуме Лю Шаоци по предложению Мао, сделанному еще в марте 1955 года, должен был выступить с политическим докладом о работе ЦК, Дэн Сяопин - с докладом об изменениях в уставе партии, а Чжоу - с докладом о втором пятилетнем плане. Сам Мао ни с какой крупной речью выступать больше не собирался, в чем, собственно, не было ничего особенного: Сталин тоже на XIX съезде в основном отмалчивался, поручив сделать главный доклад секретарю ЦК Георгию Максимилиановичу Маленкову. Но так же, как Сталин, Мао, понятно, внимательно знакомился с многочисленными проектами всех документов съезда.

Казалось, он остался ими доволен, но это была лишь видимость. Он просто умело скрывал свои мысли и, не особенно сдерживая соратников, испытывал их, лелея свою все более обострявшуюся подозрительность. «Ну, давайте, раскрывайте карты», - будто говорил он им.

И те попали в западню. Даже Дэн совершил ряд промахов. В частности, исключил из устава партии и из собственного доклада об изменениях в уставе термин «идеи Мао Цзэдуна». Это произошло уже во время съезда, на одном из заседаний Политбюро, прямо накануне его выступления. До того во всех многочисленных вариантах устава и доклада указание на «идеи Мао Цзэдуна» как идеологическую основу Компартии Китая сохранялось 146 . А тут вдруг старый вояка Пэн Дэхуай, явно под влиянием осуждения культа личности в Советском Союзе, взял да и предложил «вычеркнуть» их из устава. С ним сразу же согласился Лю Шаоци 147 . Дэн тоже не стал возражать: скорее всего потому, что Мао в тот момент не выразил неудовольствия 148 . К тому же Дэн знал, что начиная с конца 1940-х Председатель неоднократно демонстрировал нежелание выпячивать этот термин. Так, в январе 1949-го он сам удалил его из устава Новодемократического союза молодежи Китая (бывшего Коммунистического союза молодежи Китая), заменив на «идеи о соединении теории марксизма-ленинизма с практикой китайской революции». Устранял он этот термин и из некоторых других документов, в том числе из нового издания третьего тома собственных «Избранных произведений», увидевшего свет в апреле 1953 года 149 . Из устава партии, однако, он «вычеркивать» свои идеи не предлагал, так что не понятно, почему такой опытный аппаратчик, как Дэн, вовремя не сориентировался. Но факт остается фактом. Дэн совершил ошибку. И Мао, как показало будущее, запомнил это. (В ноябре 1967 года Председатель поделится с некоторыми тогдашними ближайшими соратниками обидами на Дэна и Лю Шаоци, якобы проигнорировавшими его мнение во время VIII съезда партии 150 .)

А в уставе между тем вместо положения о том, что «Коммунистическая партия Китая во всей своей работе руководствуется учением, которое объединяет теорию марксизма-ленинизма с практикой китайской революции - идеями Мао Цзэдуна», записали: «Коммунистическая партия Китая в своей деятельности руководствуется марксизмом-ленинизмом» 151 . Выступая же с докладом «Об изменениях в уставе партии», Дэн сделал особое ударение на необходимости бороться «против выпячивания личности, против ее прославления». При этом он высоко оценил XX съезд КПСС, раскрывший перед всеми, «к каким серьезным отрицательным последствиям может привести обожествление личности» 152 . Позже он оправдывался: «Проект этого доклада составляли несколько человек. Этот раздел писал не я. Насколько я помню, он был написан на основе статьи „Об историческом опыте диктатуры пролетариата“» 153 .

Оправдания Дэна были, конечно, убоги: ведь в любом случае именно он нес ответственность за доклад, в котором, кстати, содержались и ласкающие слух Мао моменты. В частности, тезис, выдвигавшийся Дэном ранее, о том, что в борьбе с культом личности в Компартии Китая большую роль якобы играет сам Мао Цзэдун. Более того, Дэн заявлял, что «марксизм никогда не отрицал роли выдающейся личности в истории» и что вообще-то «любовь к вождям является выражением любви к интересам партии, класса и народа, а не обожествлением личности» 154 . Иными словами, давал понять, что любовь к Председателю - дело хорошее и полезное для социализма.

Ну с этим, конечно, Мао не мог не согласиться. Его отношение к Дэну, хотя и несколько затуманенное подозрительностью и обидой на то, что тот не проник в суть его речи «О десяти важнейших взаимоотношениях» и к тому же легко согласился удалить «идеи Мао Цзэдуна», в целом оставалось неплохим. Именно по его, Мао, предложению съезд избрал Дэна Генеральным секретарем Центрального комитета. Этот пост, упраздненный, кстати, на VII съезде, имел гораздо больший вес, чем должность заведующего Секретариатом, так как генсек должен был выполнять не только руководящие партийно-организационные функции, но и играть важную роль в принятии политических решений. Подразумевалось, что он войдет в узкую элиту партийного руководства: во вновь образуемый Постоянный комитет Политбюро. «Я думаю, что Дэн Сяопин человек довольно честный, - заявил Мао. - Он похож на меня. Не то чтобы у него совсем нет недостатков, но он довольно честный. У него есть некоторые способности, и он может более или менее неплохо делать дела. Вы считаете, что он хорош во всем? Нет, он такой же, как я. Он совершает ошибки во многих вопросах, и немало его суждений неправильны. Но он выделяется на общем фоне и может вести дела. Он довольно аккуратный, довольно честный и добрый человек. Люди его не слишком боятся. Я сегодня его немного расхваливаю… Я думаю, что он подходит [для этой работы]. Достоин он или нет, решат все, но я считаю, что он более или менее достоин. Недовольные им люди тоже есть, так же, как и недовольные мною. [Да], некоторые мною недовольны, я такой человек, что многим принес вред. Но сегодня эти люди избирают меня, так как ставят общие интересы выше личных. Вы скажете, что Дэн Сяопин никому не принес вреда? Не верю. Но, говоря в целом, этот человек достойный, довольно добрый, решает вопросы более или менее справедливо и к своим ошибкам относится строго… Он прошел испытание внутрипартийной борьбой» 155 .

Вряд ли стоить говорить, что Дэн был рад своему возвышению, хотя и скромно отказывался во время выдвижения: «Не достоин, недостоин, нет, не могу, сердце замирает» 156 . Но иначе он поступить не мог: такова была древняя китайская традиция. Принимать назначение сразу считалось нескромным.

В результате Дэн почти единогласно был избран членом Центрального комитета, уступив по числу поданных за него голосов только Мао, Лю Шаоци и старому члену партии Линь Боцюю. После этого на 1-м пленуме ЦК, 28 сентября, его сделали членом Политбюро и генсеком. Вошел он и в Постоянный комитет Политбюро, став шестым по рангу лицом в партийной иерархии - после Мао, Лю Шаоци, Чжоу Эньлая, Чжу Дэ и Чэнь Юня (последние четверо стали заместителями Председателя).

Теперь он был уже не в тени Мао. Он встал рядом с «великим кормчим». Но быть равным Председателю ему не полагалось по-прежнему. Тоталитарная власть подразумевала диктатуру единственного и неоспоримого вождя.